В каждом доме война - Владимир Владыкин

– Ну и ну, нашёл себе службу! – слегка досадуя, ответил Роман Захарович.

– Дак, ежли бы ты согласился – делал бы то же, что они велят. Не от себя же я?

– Нет, сам бы я не пошёл, – раздумчиво сказал Климов. – А на свой риск они бы со мной не стали связываться. Я не их поля ягода. Насильно мил не будешь, так-то.

– А ежели они пришли насовсем? – в оторопи процедил Осташкин. – Я, конечно, понимаю, мы всегда врагов осиливали, но эти же на броне и самолётах?

– Как ты далеко глядишь! У нас тоже своя броня и авиация, что ж мы, только на лошадях шашкой махали? – Роман Захарович махнул рукой. Из дальней горницы выглянула Устинья и решительно покрутила у своего виска, мол, дед совсем спятил, с кем вздумал спорить, завтра же выдаст тебя им.

– Не думайте, что я какой-то враг, своих всегда уберегу, – сказал Осташкин, увидев жест старухи. – Ну, ладно, потопаю, а то немчи скоро, – он нахлобучил шапку, неловко потоптался на месте.

Роман Захарович в валенках проводил старосту до калитки. Уже который вечер дома не было внука. Постояльцы приглашали хозяина к столу пропустить чарку-другую водки. Солдаты искали глазами его невестку, которой свёкор велел не показываться им на глаза. Доила корову до их прихода Устинья. Роман Захарович сам ходил к коменданту и объяснил тому щекотливую ситуацию, что, дескать, вольничать в отношении их баб солдатам позорно. Майор Дитринц от всей души засмеялся, откинув голову назад, глядя снисходительно на деда.

– Немецкий зольдат твоя жена трогаль? – потом спросил комендант. – Старый баба им не нужна, а-а, невестка-а, о-о, гуд! Я сказаль зольдат, ти не бойся – волос с невестка не упадёт без моей приказ. А короша твоя невестка! – он опять засмеялся.

– Господин майор, вам почему-то весело, а нешто наши бабы любят грубые руки? Как бы ваша жена заговорила, если бы её чужой солдат начал лапать? Паскудство – последнее дело для военного, это разлагает вашу армию.

– О, ти философ, ваш зольдат никогда к нам не пойдёт, ви узе скоро капут. Сталин ваш с нашим фюрер братовались. Молотовь и Робинтроп – их послы мира, ти это не зналь?

– Наши люди стали забывать, что все мы ходим под Богом, – начал Климов. – А ведь в писании сказано: кто пришёл с мечом…

– Тоть и от мечья умрёт! – воскликнул майор Дитринц. – Карошо сказаль, я-я. Наш фюрер зналь сказание вашего министра Бисмарк: на Русь нельзя идти война – падёте! Ми верим Бисмарк, нашему соотечественнику. Но наша армия не победима, фюрер достиг главной цели и высокий идей освобожденья мира от коммунизма. И ми узе у порог Московии.

– Я про Бисмарка не слыхал, у меня три класса церковно-приходской школы. А зачем вам освобождать нас от коммунизма, которого ещё нет в помине? Вы, как татары, хотите отхватить весь мир. Вот это мне давно ясно. Мы не просили нас освобождать, а ежли надо – сами, как царя…

– Ваша Русь нищая, босая, а коммунизм – утопия. Ви сказать хотите, сто я фасист? О, найн, я по призванию простой инженер, война мне неприятна, но у нас мобилизация – закон. Я людей не убивай, моё дело исполнять приказ…

– Вот прикажут, и застрелите любого, ведь так? Ежли вы не фашист, то и не антифашист, ежли выполняете их приказ! – сказал Климов.

– Найн, моя рота – не каратель, мне приказывают не убивать. А всего лишь обслуга фронта…

Роман Захарович понимал, что майор иногда противоречил сам себе. Раз не фашист, тогда зачем превозносить своего фюрера? Но это он остерегался спрашивать: как бы немец не отделял себя от фашистов, а находился он с ним в одной упряжке, и будет молчать при виде расстрелов истинных антифашистов. Но и то хорошо, что офицер нашёл работу для наших людей недалеко от дома, думал Роман Захарович, покивав вежливо на последние слова майора Дитринца.

– Иди, старик, домой – нахаузен, я твоя беспокойства понималь, у меня в Германий есть свой семья, я узе сказаль: зольдаты – не обижайте населений. В Татарка есть полицай хузе наш золдать, я-я! Ню, ступай… – указал жестом, не терпящим промедлений.

И Роман Захарович пошагал, пребывая в лёгком недоумении от почти равного разговора с вражеским офицером. А по дороге ему шла навстречу Домна Ермилова, поравнявшись с ним, грубо спросила:

– Нечто к немчуре нанимался в сторожа?

– У них своих полно, я такой службой брезгую, а вот ты с ними распутничаешь! Это же какой балаган вы устроили у Василисы, а? И стыда нет! Муж Аркаша сражается, а она с немцами забавляется. Дуры вы, бабы, свою кровь русскую портите, нацию позорите! Тьфу на тебя! – бросил Климов, полный возмущения оттого, какие дурные слухи ходили о Домне.

– Ты лучше на себя обернись, хрыч старый! – оборвала она. – Я по комендатурам не шляюсь, как ты. Ходишь, как куркуль, ишь, вырядился в полушубок – пентюх старый, завидки душу изъели? На Устю уже не залезаешь, а бабка увся издёргалась от энтого. А можа с невесткой балуешься, а Усте ужо на тебя тошно зреть? – и Домна, сверкнув озорно глазами, заржала.

– Язык у тебя, что помело, нечего несуразицу плести. Дай бог, чтобы твой Демид вернулся, он бы тебя наставил на путь истинный. Шельма язычная как есть! – незлобно произнёс Климов и пошагал неторопливо дальше, оглядывая заснеженный посёлок. Он вспомнил, как майор что-то говорил неодобрительно о наших руководителях, но что он этим хотел сказать, Роман Захарович не мог сообразить ни тогда, ни теперь, вдумываясь в его слова о Молотове и Робинтропе. И когда же успел Сталин брататься с их Гитлером? Наверное, это чистой воды поклёп на вождя всех народов. Он одно никак не мог уяснить: почему немцев пустили в страну, где самая большая армия и передовая идеология? Ежли это произошло, в чём, он, собственно, почти не сомневался, значит, не всё обстоит так хорошо и в армии, и в руководстве страны? Немцы уверено заявляют, что уже, считай, победили коммунистов. От сознания этого у него на душе делалось не по себе, но всё равно Климов не хотел верить немцам, которым сейчас очень выгодно таким образом подавлять дух русских людей, чтобы у них не возникало побуждений к оказыванию им всяческого сопротивления.

От этих мыслей его незаметно отвлекли суждения Домны, совершенно лживые, будто бы он забавляется с невесткой. Для него это было целое открытие – вон в каких догадках пребывают бабы навроде Домны, неужто видно, что он дюже падок до молодых баб? Нет, вряд ли – это она решила со зла навести тень на плетень. Пустые домыслы, но такие, что скажи любому, так и поверят не за понюшку табака. Конечно, летом он боролся с вожделением, какое испытывал и к Ульяне Половинкиной, умевшей соблазнительно водить глазами и вертеть юбкой, и к Анне Чесановой, и к Авдотье Треуховой. Впрочем, почему бы ни полюбоваться хорошей бабой, на то она и красота, что невольно влечёт пялиться на неё, но вовсе без какого-либо плотского вожделения. Хотя заповедь Христа как раз это и осуждала, точнее, объясняла ситуацию… Да и бабы вроде той же Домны сами впутывают в свои чары так, что просто мочи нет освободиться от них. Вот и невестка его обладает всеми женскими качествами – обращать на неё внимание. Но он-то, чтобы поиметь с ней грех, и в мыслях избегал вожделения, ведь как-никак жена сына родного. Ему казалось, что невестке тоже тяжело без мужа, а сейчас война, другим голова забита, как бы достойно перетерпеть оккупацию. А тут эти солдаты смотрят на баб голодными псами, а их начальник ещё и шутил. Для него ничего не стоит смотреть за выходками своих подчинённых сквозь пальцы, не считая насилие за большое преступление, ведь они захватчики, чем всё как бы и сказано, что и развязывает им руки. Но своих баб он, Роман Захарович, ни за что им не даст в обиду…

Глава 18

В тот вечер у Василисы по наущению немцев собрались бабы и девки. Домна ушла домой, пообещав разбитной товарке привести Натаху Мощеву, которой сказала, что там ничего такого паскудного не будет, ведь немцы культурные люди. Клара Верстова пришла посмотреть исключительно ради любопытства, как танцуют немцы; с собой она привела Лиду Емельянову и Тосю Салфетову, а Танька Рябинина прибежала сама. Домна велела каждой девке, если хотят быть на вечере, принести закуску и что-либо выпить.

Одну горницу освободили под танцы и застолье. С утра Василиса крутилась у плиты. В колхоз не пошла, так как её постояльцы разрешили заняться кухней. Василисе помогла чистить картошку и овощи её дочь Люда, а потом она занялась маленькой сестрёнкой, после чего мать заставила её уйти с ней к Верстовым. Вскоре с Домной пришла Натаха. Вечером перед двором Тучиных вертелись нарядные краснощёкие девки. Собственно, вход для всех баб и девок был свободен. Немцы приехали как раз те, которые стояли у Василисы; они побросали за печь своё снаряжение и от переполнявшего их восторга щупали девок. Потом стали сходиться другие: унтер-офицеры, фенфебеля, солдаты. Комендант майор Дитринц пришёл с двумя подчинёнными; они посмотрели, поговорили со своими и удалились. Уже почти все жители посёлка прослышали о том, что Тучина задаёт немцам пир. Но мало кто решился посмотреть на невиданное доселе зрелище. В душе многие осудили Василису за потакание и угоду фашистам. Постояльцы Домны, конечно, были активными зачинщиками вечеринки; стоило ей намекнуть им о намечавшемся гульбище, как немцы мгновенно одобрили затею своих соплеменников. Они привели Ганса, Курта, Фрица. Всего их было более десяти человек. Принесли граммофон и кипу пластинок, чего наши девки и бабы воочию ещё не видели. Немцы все выбрились, вымылись и благоухали своими заграничными одеколонами. Курили дорогие папиросы. Затаскивали в хату с улицы девок – сестёр Овечкиных, Алёну Чередникову, но они вырвались с визгом и вскоре в панике убежали в страхе, а другие остались, хотя застолье ещё не начиналось. Однако некоторые бабы тоже не усидели и направились к подворью Тучиных – смотрели в окна, где в такой знатный вечер горели сразу четыре керосиновые лампы только в одной горнице, да в другой не меньше. И потому яркий свет наводил на людей ужас, словно хозяйка учинила ведьмин шабаш…